Отец снова запнулся. Было заметно, что каждое слово давалось ему с огромным напряжением и болью.

— Кто бы, вы думали, он? Помощник маляра. Двадцать два года, вернулся из армии, уже был женат. Разведен, значит. Образования нет. Так, подхалтуривает на ремонте квартир. Вы только поймите меня правильно. Я не против маляра. Маляр так маляр. Пусть бы и слесарь. Не в этом дело. А в том, что он в двадцать два года уже разведен... В том, что он — никто! А Татьяна способная же девочка, как ослепла. Как будто съела чего-то. Говорит: “Я без него не могу”. Как это так “Не могу”? Я говорю: “Возьми себя в руки! У тебя же есть девичья гордость! Достоинство! Ты же будущая мать, ты же — дочь моя”. А в ответ одно: “Все будет хорошо”. Вы поймите, я теряю ребенка. У меня такое ощущение, что она уже не моя. Не мой ребенок. Чужая какая-то...

Я понимал, что Алексею Гавриловичу прежде всего следовало помочь успокоиться. Но как это сделать, когда человек в таком состоянии? Да и чем я мог быть полезен сейчас? Предложить сигарету? Унизительно. Панибратство в духе бесед со следователем. Стакан холодной воды? Но он же не женщина, а мужчина. Не годится.

В глаза бросались посеревшее лицо, покрасневшие глаза, руки едва заметно дрожали. Облик Алексея Гавриловича даже отдаленно не ассоциировался с употреблением алкоголя. Наоборот, собеседник производил впечатление серьезного, обстоятельного человека, привыкшего все взвешивать, обдумывать, а затем принимать решения. Я рискнул опереться именно на эту личностную черту клиента.

— Погодите, Алексей Гаврилович, — я жестом попытался успокоить его. — Если можно, сориентируйте меня, пожалуйста, в том, что, собственно, случилось, произошло у вас с дочкой. Влюбилась — это состояние. А вот конкретная ситуация...

— Ситуация, ситуация... — как эхо повторил собеседник. Видно было, что состояние аффекта, в котором пребывал этот немолодой мужчина, препятствовало сосредоточению на нужных мыслях и чувствах, заставляло колотиться сердце, предательски вызывало дрожь узловатых, привыкших к труду рук.